Записки Бахыта

НАЗИДАНИЕ – 2

Чиновники? Они особое сословье,

мы думаем о них со страхом и любовью,

без них никто из нас, не спорь, сынок, со мной,

свершить бы не сумел нелегкий путь земной.

Чтоб наказать раба и друга наградить,

чтоб победить врага и подать заплатить –

на все, на все необходим чиновник,  

Умён не по летам, ты все-таки не вырос

еще, сынок. Ты думаешь, папирус,

крест-накрест сложенный из стеблей тростника,

непрочен и горюч? Нет, темные века

не тронут государственного мужа.

Ни паводки, ни грозы не сотрут

его указов. О, бессмертный труд!

И потому-то мальчик мой, ему же

блаженство суждено пожизненное. Он,

подобно льву, спокоен и силён,

стоит, стопами попирая малых

мира сего, как груду листьев палых,

каленый ест ячмень, десницей суд творит,

и благородной мудростью горит,

уверен, что ему открыты двери рая –

пока робеем мы, от зависти сгорая.

Сянюшка, Ся, на кого опять оставил, бросил, покинул?

Ушел в свой нерадостный путь один, без Волчока, меня и Коры?

Разве не сказано было тобой, что от друка?

Нет ведь, ушол, ушол, и где теперь неизвестно.

Как там скитаться хуй знает где, одному, без нас, без любови?

Кто там тобой восхитится, кто помурлычет, кто морду оближет?

Кто фпузико дунет псе, Волчоку, Сяне?

Вместе не захотел, а навряд ли гекатина свита ...

Сячьим оком кто обоймет окоем Карадага?

Кто абиссинские ворон расправит воскрылья?

Кто в веницейскую раму тихо глядеть на сиянье?

Кто под орехом мускат наблюдать как лиется?

С кем Ориону Волчок внимает желтый предвестник?

Неповторимое слово сячье кто скажет подарит?

Кому теперь говорить, чтобы было понятно?

Порог твой теперь греет Волчок пока может,

Ступени, которых я касался тоже касался,

Кормят татари его, как тебя бывало кормили.

Я не достал, далеко унесло меня Сяня.

Красное пью сухое, как в твоей книшке.

Пока ты был, никогда я не пил в одиночку.

Всякий сякий стакан отливался друку немношко.

Где бы ты ни был, всегда выпивался со мною.

Вот теперь она и вправду безумцу пустыня ...

Теперь догнала, торжествует, неплодная сука.

Думал ли я, когда писал тебе, Сяня ...

Красное пью под Петичкин гаф на сурка, в одиночку.

И спросить ни про что неково больше мне, Сяня,

Некому мне объяснить как незачем все что без Сяки,

Некуда деть слова незабвенные наши.

Вовсе один, хоть Петя так не считает.

Мама тебя держала за человека.

А ведь она никого почти не держала.

Я все что делал, делал с твоими словами.

Так почему ты блять оставил, бросил, покинул?

Чем тебе там намазано было, дурилка?

Жены на камени кудри льняные распустят,

Тенью укроет тебя Сюрючка в мускатное время,

Будут желтеть виноградные вечные листья,

Помнящий нас обездоленный серфинг под балкой,

Неравнодушные склонят оливу тебе янышары,

Будут катиться тяжелые долгие бочки,

Преклонит десничник акации длинные шкурки.

Сяня, Сянюшка, Сяня, какое сиротство ...

Где моря пасмурного клёцки

Грызут скелеты юных дев

Гуляет Коля Заболоцкий

Очки чугунные надев

Гуляет, недоволен книжными

Премудростями, трет висок

Пальцами, а конечностями нижними

Осторожно пробует набрякший песок

В глубине песка обитают рачки и морские блохи

У него дела неплохи

А в море курортном рыбьи ахи да осьминожьи вздохи

Предчувствие – вы почти угадали – ухи

Недоучившийся доктор Коля, источник ума, мирового горя,

И восторга, видит живую самку в синем купальнике. Вот она,

Потряхивая молочными железами, залезает в густое море,

Ловит губами медузу, смеется, похотлива и холодна.

Медуза щупальцами машет,

Не жнет, не сеет, и не пашет.

И самка тоже хороша –

Смешна, как грешная душа.

А что же Коля? Он в театре,

Как все товарищи твои,

Где сходит гибель к Клеопатре

В порядке яда и змеи.

Была – царица, стала – просо.

Великий Коля смотрит косо.

Суха чернильница его.

А небо синее над нами

Гремит ночными орденами,

Не обещая ничего.